Районный Дом культуры — самое красивое в городе здание, 1956 года рождения: цветастое сталинское барокко напоминает станцию метро "Киевская". Некоторая благородная обветшалость ему только к лицу. 6 марта в ДК готовилась генеральная репетиция общегородского концерта, посвященного Международному женскому дню.
Культурная жизнь в городе бьет ключом. Концерт назывался "Все для любимых", билеты для мужчин стоили 50 рублей, для женщин — 30, выступал "Вишерский диксилендт", как написано на афише. В Красновишерске сохранилась прекрасная традиция рукописных афиш (тушь, гуашь) и уважение к художественной самодеятельности. На 9 марта обещали концерт "Розы, мимозы, любви прогнозы" с караоке и участием астролога.
В глубине сцены, на полу, лежит светловолосая женщина средних лет, укрытая байковыми одеялами. Это инженер Ирина Зюрина, у нее гипертонический криз; недавно уехала "Скорая". Она держит голодовку с 31 января. Больше лежать негде — в зале узкие проходы, а на креслах нельзя убрать подлокотники. На сцене монтируют микрофоны и цветомузыкальную установку. Над Зюриной склоняется элегантный мужчина. Он тонок, красив и печален, и фамилия ему — Левитан. Он тихо уговаривает Ирину Александровну освободить сцену. Безрезультатно.
Молодость берет свое. Высокий юный блондин терзает микрофон: "Подожди, дожди, дожди, я оставил любовь позади". Он пытается быть лиричным и порывистым, играть бедром и встряхивать локонами, но выходит плохо, натянуто: спина чувствует женщину. Стеснение, общая неловкость. Остальные артисты, махнув рукой, отказываются от выступлений. По залу бродят, кутаясь в куртки, другие голодающие — всего 52 человека, остатки второго призыва протестной акции. Месяц назад их было 202.
Вскоре в зале появляется молодая стремительная женщина в меховой шапке с хвостом и короткой спортивной курточке. Она взлетает на сцену и кричит Зюриной, чтобы та немедленно поднималась. Не дождавшись ответа, стремительная пинает ее ногой. Потом пинает пустую пластиковую бутылку. Бутылка летит в оркестровую яму.
Это начальник отдела культуры при Красновишерской районной администрации Елена Машкина.
Люди бегут к сцене.
— Отойди от нее! Мы щас милицию! — кричат голодающие.
— Я сама милицию! И ты мне не тыкай! — кричит Машкина. — Вы кто все тут? Развели гостиницу! По какому праву? Срываете! Мы месяц без прибыли, все сорвали! Я тридцать пять человек своих в культуре из-за вас должна уволить?
— Елена Владимировна! Вы не правы!
— В администрацию идите, живите там! Работать идите, вам предлагают! Двести пятьдесят вакансий! Вам деньги выплатили, что еще! Вы что, голодаете? Да ни хера вы не голодаете!
— Что ты врешь-то…
— Херней, говорю, занимаетесь! — кричит культурная богиня.
И пинает новую бутылку (откуда они берутся?). Появляется улыбчивая милиция. На сцену с задней стены смотрят золотые буквы: "Искусство принадлежит народу"; слева и справа грациозно изогнулись в танце пятнадцать союзных сестер.
II.
Электрик Саша Черепанов показывает на заснеженную кочку в неогороженном сквере: вот и Шаламов. К Варламу Тихоновичу не подойдешь никак: плотный снег — буквально по пояс, — да и сам монумент, с большой помпезностью открытый в июле прошлого года, придавлен метровой снежной шапкой. Надо же, думаю, на Ленине, что напротив ДК, — маленьком, серебристом и почему-то горбатом — снег не держится, а Шаламова и здесь занесло. В Красновишерске, кажется, снег не убирают в принципе — так, слегка расчищают около подъездов. От этих снежных бархан, стискивающих улицы, город визуально выигрывает, выглядит декоративно пушистым и белоснежным, как на открытке, и к нему хочется пририсовать что-то рождественское — "все яблоки, все золотые шары". Настроение, впрочем, скорее похоронное.
Комбинат — легендарный Вишерский целлюлозно-бумажный комбинат, в шаламовские времена Вишхимз, описанный в антиромане "Вишера", давший жизнь городу Красновишерску, — скончался, и скончался бесславно, с позором и скандалом, оставив 28 миллионов долга по заработной плате, отчаяние и бессильную злость.
Едва ли не каждый красновишерец упоминал про "завод на костях" (карма!) — и вместе с тем с гордостью: "Только на нашей бумаге печатали Ленина". В позднесоветские времена — процветающее предприятие с мощнейшей социалкой, куда трудно было устроиться, одно из самых сильных на Северном Урале, путь славный, имя громкое. Там много работали и много зарабатывали, внедряли самые передовые технологии, приглашали лучших специалистов, получали жилье и путевки, складывались целые династии бумажников. Дальше все по приватизационному канону: частая смена собственников (каждый, говорят, уходил не в обиде), скупка акций у рабочих, в середине девяностых — четыре года без зарплаты вообще (давали талоны — на хлеб, на рубашки, на стиральный порошок); один из директоров, Корионов, оставил свыше 200 миллионов рублей долгов, — зато какой невероятный салют был к юбилею, в него, говорят рабочие, ухнули полторы тысячи тринадцатых зарплат. Долги ложились на администрацию района. Пришла беда — отворяй ворота: все очевидней становилась неконкурентоспособность продукции. Вокруг, в соседнем Соликамске, например, выросли новые бумкомбинаты — с японским оборудованием, с эффективными технологиями — другой космос! — в Красновишерске же ветхие, 30-х годов, крупповские машины, производили по преимуществу офсет. Аудит приговорил: либо инвестиции 300 миллионов евро и долгая окупаемость, либо полное перепрофилирование производства. ЦБК решили ликвидировать и создать на его месте завод по производству деревянных конструкций для сборных домов. Нашелся инвестор. В мае этого года обещают первую продукцию.
В 2006 году на ЦБК работали полторы тысячи человек, в основном это специалисты старшего и среднего возраста — те, кому поздно начинать новую профессиональную жизнь, они же — патриоты комбината, помнящие расцвет и не терявшие надежды на его возрождение. Зарплаты были ничтожные, от 3 до 10 тысяч рублей (последнее считается очень хорошим заработком), — но и их перестали платить в мае 2006 года. Мотив: трагически подорожал мазут. Зарплату не платили летом и осенью. Не оплачивали больничные и пособия. Мотив: купили новый котел для бумаги — 82 миллиона рублей, необходима модернизация. Владельцем к тому времени стал относительно молодой человек Владимир Белкин, владелец нескольких компаний, любитель дорогих мотоциклов и настоящий эффективный менеджер. К декабрю 2007 года эффективного менеджера отдали под суд по обвинению в невыплате зарплат — по мнению прокуратуры, пострадавшими от его беззаконных действий стали 800 работников завода. Общая сумма задолженности по зарплате перевалила за 28 миллионов.
Тогда же, в ноябре, объявили о банкротстве предприятия и о том, что на неопределенный срок откладываются многомесячные долги. И тогда рабочие решились на невозможное — перекрыли трассу на Соликамск. Можно сказать — "дорогу жизни" (в Красновишерске нет железной дороги, до ближайшей, в том же Соликамске, — 100 километров). Вышли около 500 человек, стояли 10 часов, пропускали только "Скорую". Пропустили и машину городского главы Митракова, который вышел и жестко объявил: "Еду в Пермь. Деньги будут завтра".
Денег ни завтра, ни послезавтра не было.
А 13 декабря рабочие заняли зал в районном Доме культуры и объявили голодовку. Тогда в ней приняли участие 104 человека. Шум, гам, пресса, визиты краевых министров, обмороки, болезни, госпитализации, правозащитники, совещания, клятвы, займы.
Белкин начал постепенно расплачиваться с людьми. Но частями — и не со всеми.
Вторая голодовка началась 31 января. И длится по сей день.
III.
Смотрю платежные ведомости. Суммы, из-за которых претерпевают весь ад, в среднем 20-30 тысяч. Самая большая — около 50 тысяч, самая маленькая — около 3-х. Это не зарплата — это общая сумма зарплат за несколько месяцев и выходных пособий, 55 процентов от того, что комбинат должен работникам. Гроши.
У Нины Лесюк вся семья работала на комбинате — и все соответственно попали в жесточайшее безденежье. Счет за трехкомнатную квартиру — 3800 рублей. Нина, ответственная женщина, честно пыталась решить проблему: ходила в администрацию, в заводоуправление, просила официально разрешить отсрочку или перечислить коммунальщикам хоть что-то из ее зарплаты, — бесполезно. Когда задолженность достигла 40 тысяч рублей, к ней домой пришли судебные исполнители и описали имущество.
Вспоминая, начинает плакать:
— Такой позор пережить, такое унижение! Пришли, все рассмотрели, мебель оценили…
К счастью, подоспел первый зарплатный транш — и весь без остатка ушел на погашение долга. Сейчас новые долги — январь, февраль, и те несколько тысяч, что заплатят (может быть, заплатят) Нине, снова уйдут на квартиру, снова без остатка. Нине Алексеевне 52 года, она не знает, что будет дальше.
И дело не только в том, что в 15-тысячном Красновишерске вакансии уборщиц нарасхват ("Тыща двести в месяц". — "Вдвое ниже МРОТ? Не может быть!" — "У нас — может"). Участники голодовки постепенно становятся персонами нон-грата для городских работодателей. Чем упорнее накал противостояния — тем меньше шансов на будущее трудоустройство. Мужу Ирины Аверкиевой, руководителю инициативной группы, пригрозили неприятностями на службе. Пока не уволили — но все в ожидании.
— Сделайте же хоть что-нибудь! — почти кричит на меня Зоя Ивановна Собянина, врач городской "Скорой помощи". — Я каждый день приезжаю на вызовы, это ужасно, ужасно, что делают с людьми! Сколько людей были госпитализированы! Сердечные приступы, гипертонические кризы даже у молодых мужчин, гипогликемия, у некоторых диабет, вон Боря — он чернобылец, хватил радиации, и сейчас с ним такое. Найдите кого-нибудь в Москве, пусть дадут команду Черкунову (губернатор Пермского края), он мгновенно решит вопрос!
— Эти вопросы не решаются мгновенно, — растерянно говорю я.
— Нужно сегодня, — в отчаянии говорит Зоя Ивановна. — Сейчас, немедленно!
Для сердца нужно верить — и они верят в Москву, верят в Путина, верят в интернет и печатное слово. Курим на крыльце: "Слышь, а про нас "Голос Америки" говорил". — "Да кто про нас только не говорил? Толку-то. Как сидели, так и сидим…" Собеседник озадаченно трет переносицу. Если и "Голос Америки" вещает вхолостую — куда ж нам плыть?
Под сценой лежит прозрачная, невесомая Нина Щелгачева. Ей должны 8 тысяч — это очень, очень большие деньги. С трудом приподнимаясь, она застенчиво спрашивает:
— Вы из Москвы? Вот бы хоть разок посмотреть на Москву. Ведь я нигде-нигде не была. Так хочется посмотреть…
IV.
Глава администрации Красновишерского района Леонид Васильевич Митраков — безукоризненный мужчина в безукоризненном кабинете — не считает голодовку голодовкой и называет ее "событием". Первое событие — декабрь, второе — февраль. Спору нет, голодовка последней недели — не "в чистом виде" и не "в жесткой форме", как в первые десять дней. Это в феврале, не зная, как выжить протестующих из ДК, администраторы скрепляли двери милицейскими наручниками, закрывали наглухо женский туалет ("пусть бабы поунижаются"), а милиционеры обыскивали сумки приходящих мужей и жен на предмет какой-никакой еды. Сейчас убрали постоянный врачебный пост, правда, "Скорая" все равно приезжает по нескольку раз в день.
Леонид Васильевич убеждает меня, что за "событием" стоят темные политические силы, заинтересованные в дестабилизации обстановки в районе. Он толсто намекает на бывшего главу района и называет одну оппозиционную партию и имя известного в регионе политтехнолога.
— Ну, это мои субъективные предположения, — тонко улыбается Леонид Васильевич. — А почему бы и нет? Мы подумали — кому это может быть выгодно, раскачать президентские выборы?
— Но в требованиях голодающих, — говорю я, — нет ни единой политической ноты! Они подчеркнуто аполитичны. Они не требуют смены власти, не вступают в партии, к ним не приезжают политики (если не считать таковыми краевых министров). Они требуют одного — "Отдайте наши деньги".
— Им и так выплачивают с опережением. Вопрос исчерпан, все! Имущество продано, 8 миллионов поступят на счет в течение месяца. Они говорят: мы вам не верим! Мы провели четыре собрания с новым инвестором. Договорились — 3000 в декабре, потом по 5000. В декабре выплатили по 3500! А они? "Нам это неинтересно". Мы предлагали им бесплатное обучение на новом комбинате! Хорошую зарплату!
(Хорошую зарплату уже получили. Как сообщил один из новообращенных — 2500 рублей. Вот что им предлагают).
Митраков очень возмущен судом над Белкиным. Одно заседание уже было, второе откладывается: ответчик болеет.
— В практике Пермского края еще не было ни одного такого суда! — гневно сообщает Леонид Васильевич. — Я говорил с судьей, куда нас может это завести, и получил ответ очень некорректный: вы не вмешивайтесь, мы сами по себе, а вы сами по себе, представляете?
Я киваю, разделяя возмущение некорректностью мирового судьи. Ужасный век, ужасные сердца! Глядишь, можно докатиться и до такого беспредела, как независимый суд.
— За восемь лет шесть тысяч человек в районе потеряли рабочие места — и никаких голодовок! А сейчас четыреста человек под вопросом — и трагедия такая, будто нигде в обществе не было таких процессов!
Значит — не трагедия, думаю я. Не трагедия — когда приставы приходят описывать мебель, не трагедия, когда нечем накормить детей, не трагедия, когда сорокалетние люди живут на пенсию своих родителей. Не трагедия — отнять у нищих.
— Мы и так пошли на поводу у первых голодающих, выплатив им все деньги. Но сколько сейчас в России предприятий под банкротством, вы представляете? И если мы дадим слабину, то что начнется по всей стране?
Это позиция: камень на камень, кирпич на кирпич. Под окном Леонида Васильевича темнеют большие государственные ели.
V.
Утром 7 марта Митраков и глава районной администрации Николай Новиков пришли в Дом культуры с очередным предложением. Они предложили каждому подписать новое соглашение. В течение марта будет выплачена вся сумма полностью — примерно 80 процентов от продажи и недостающие 20 процентов (жест доброй воли, чистая благотворительность!) доплатит администрация из внебюджетных фондов. Правда, с оговорками: речь идет только о суммах, заработанных до 1 декабря. И — главное, как всегда, вбито мелким петитом: при условии, что ВСЕ участники акции протеста покинут ДК.
Это классическая технология раздора, создание искусственного группового конфликта интересов. 24 человека не могут уйти. Они работали в декабре, некоторые — еще и в январе. Им фактически предлагают отказаться от зарплат.
Следовательно, администрация получает право не выполнять предложенное соглашение. Ловко.
— Вас сталкивают лбами.
— Да, они пытаются. Но мы постараемся этого избежать.
— Мы очень устали, — говорит Нина Лесюк.
Уходящие и остающиеся смотрят друг на друга с пониманием.
VI.
10 марта. Звоню в Красновишерск. Инженер Татьяна Рыбалка сообщила, что праздничный концерт, посвященный Международному женскому дню, состоялся. Он прошел без эксцессов, в теплой дружественной обстановке. Горожане аплодировали артистам, голодающие скромно сидели на задних рядах.
Никто из властей больше не выходил к ним, никто не уговаривал покинуть помещение. Ирина Зюрина по-прежнему лежала, правда, уже не на сцене, а в проходе, ее хотели депортировать из зала с милицией, но врачи категорически запретили трогать больную.
Что будет дальше? Наверное, их помучают еще. Наверное, в самом деле когда-нибудь расплатятся. Не полностью, но хоть как-то. Возможно, бумажники дрогнут и пойдут обучаться деревообработке. Возникнут новые вакансии уборщиц и охранников. Кто сможет уехать — уедет. А кто не сможет?
…К памятнику Шаламову нельзя подойти. Но я знаю, что на нем написано.
"Документы нашего прошлого уничтожены, караульные вышки спилены. Бараки сровнены с землей.
Были ли мы?
Отвечаю: были".
А про нынешних трудармейцев это шаламовское "были" сказать некому.
Оригинал статьи опубликован на сайте www.rulife.ru
